7 марта отошел ко Господу Ростислав Николаевич Кандауров, сын убиенного на Бутовском полигоне сщмч. Николая Кандаурова. Ростислав Николаевич был одним из первых, кто в 1994 году пришел на полигон и стал активно трудиться в деле создания приходской общины, строительства храма и сохранения этого святого места. В течении ряда лет он выполнял обязанности помощника председателя приходской общины и занимался оформлением юридических документов. В память о Ростиславе Николаевиче помещаем его рассказ об аресте сщмч. Николая.
Вечная память рабу Божьему Ростиславу!
В советское время шла антицерковная пропаганда. Многие не хотели идти в церковь. Но отец всегда шел против течения. Мог бы служить по военной линии, но поступил в семинарию. И его служение началась с Кубани. После 1920 года на Кубани были закрыты все храмы. 16 станиц были выселены полностью. Когда беззаконие поутихло, папа получил благословение на восстановление храмов. В каждой станице, где папа восстановил храм, у нас в семье рождался ребенок. Я родился седьмым (и последним) в станице Новорождественской в 1930 году. В том же году отца впервые арестовали. Два года он отбывал срок под Москвой на Шатурской ГЭС. В конце 1932, только успел он вернуться, от болезни и голода умерла мама.
Потом отец Николай восстанавливал храм в Белоруссии, был возведен в сан протоиерея и направлен в подмосковное село Подлесная слобода, Луховицкого района. Там за несколько месяцев поставил на оскверненном Введенском храме кресты, покрыл крышу железом. Создавать храм и приходскую общину он неизменно начинал с организации хора.
Незадолго до ареста в местной газете написали, что центром собрания людей в Луховицком районе стали не клубы, а храм в селе Подлесная слобода.
Вечером 25 января 1938 года, — вспоминает Ростислав Николаевич, — мы с папой и братом грелись у печки, отец кочергой ворошил угли. Вдруг в сенях грохнула дверь (двери у нас ни днем, ни ночью не запирались, прихожане могли зайти со своими нуждами в любое время), дверь в комнату распахнулась, и в темном проеме показалась фигура в шинели, перепоясанная ремнем, с кобурой нагана:
— Здесь проживает Кандауров?
Отец встал, поставил кочергу и ответил:
— Да.
Погладил нас по головкам и произнес: «Ну, дети, это – все».
Вслед за старшим в жилище ввалились еще несколько человек в шинелях. Отец вел себя удивительно спокойно, будто на встрече с деловыми людьми. Начался обыск, обыск проводили люди говорившие, как мне показалось, с сильным акцентом. Книги швырялись на пол, дом за короткое время превратился в бедлам.
— Одевать теплую одежду? — спросил отец Николай командира.
— Да.
Папа попросил старшего из мальчиков принести телогрейку и ушел с солдатами в темноту. И, — говорит Ростислав Николаевич, — больше мы его не видели.
Было отцу тогда 51-52 года.
Старший брат спас детей, забрал их к себе, он работал под Ржевом в сельской школе педагогом. Там и застигла их война.
Село оказалось на полтора года в прифронтовой полосе и Ростислав Николаевич четырнадцатилетним пацаном стал в нашей армии разведчиком.
— Под Ржевом, – вспоминает сын новомученика, — все взрослые разведчики погибли. Немцы стояли там долго, всех знали. Я же ходил свободно. Обходил все минные расположения. 17 февраля сорок второго года директриса сельской школы, в которой я учился, подняла шум, о том, что меня привлекают, хотя я ей ничего не рассказывал, где-то еще узнала, приехало большое начальство и меня больше не пустили за линию фронта. Подошел командир и сказал: «Славочка, больше ты не пойдешь, мы тебя отправим в Москву». И вы знаете, 17 февраля в деревне на немецкой стороне, в которой я должен был в этот день оказаться, финский офицер вычислил меня, потому что обычно после меня вражеские секретные артиллерийские зенитные установки накрывало или нашим орудийным шквалом или бомбежкой. Предупредил всех постовых, старосту и приказал: «Придет этот щенок, стреляйте на месте». Это было 17 февраля. Но из-за директрисы мой рейд сорвался. А в этот же день, оказывается, несколько лет назад расстреляли отца.
Но узнал я об этом только спустя полвека.
