В дни памяти царственных мучеников мы публикуем статью, посвященную размышлению о том, каким был царь Николай II – в сопоставлении с чертами монарха, воспетыми Пушкиным. В год 400-летия дома Романовых представляется оправданным такое сопоставление, такая ретроспектива. Мысль о покаянии, наиболее уместная в Царский день, является итоговой мыслью предлагаемой вниманию читателей статьи.
.
Тема данной работы восходит к размышлению В.С. Непомнящего о трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов», а именно, к размышлению, связанному с монологом царя Бориса, предваряющим смерть царя. Безразличный к мысли о последней возможности покаяния, царь Борис занят в этом монологе только наставлениями сыну, думает только о сыне. Вот мол и наш последний Государь, в минуты, поворотные для истории России, думал прежде всего – о сыне! о том, чтоб не разлучиться с ним…
Надо сказать, что тут у В.С. Непомнящего звучал не упрек, а, скорее, сокрушение, и речь не шла о том, что мол было бы, если бы царь отрекся в пользу сына. Речь была (и у нас пойдет) - о судьбе России и об ответственности царя за свою страну. (Те, кто слышал выступления известного пушкиниста в 1980-х годах, должны помнить приведенное сопоставление, т.к. В.С. Непомнящий не раз обращался к нему).
Можно задаться неразумным вопросом в запрещенном сослагательном наклонении: как бы Пушкин отнесся к отречению Государя Николая II? Однако вопрос этот начинает видеться не столь неразумным, а сослагательное наклонение не столь запретительным, если вспомнить слова русского философа Ивана Александровича Ильина, произнесенные в речи к 100-летию со дня смерти Пушкина. Речь называлась «Пророческое призвание Пушкина».
Во вступительной части философ сказал, что собравшиеся чествовать Пушкина собрались, главным образом, для того, «чтобы засвидетельствовать и себе, и ему, чей светлый дух незримо присутствует здесь своим сиянием, что все. что он создал прекрасного, вошло в самую сущность русской души и живет в каждом из нас; что мы неотрывны от него так, как он неотрывен от России; что мы проверяем себя его видением и его суждением, что мы по нему учимся видеть Россию, постигать ее сущность и ее судьбы; что мы бываем счастливы, когда можем подумать его мыслями и выразить свои чувства его словами … что вещие слова «Пушкин – наше все», верны и ныне и не угаснут в круговращении времен и событий…». Встав на такую точку зрения, можно прямо поставить задачу: взглянуть на трагедию России глазами Пушкина. Понятно, что, если говорить о ключевом моменте трагедии, то это означает: взглянуть глазами Пушкина на личность последнего нашего Царя. Не мне судить, в какой мере удалось это сделать в предлагаемой вашему вниманию статье.
Пушкин – наше все, а Государь Николай II – так по-прежнему думают очень многие - это наше, если можно так выразиться, «не то». Мол не таким он был, каким бы должен был быть, вот и не справился. Хороший был человек, но только как частный человек. А лучше б не был таким хорошим, но - справился бы. Приведу эпизод, иллюстрирующий подобное отношение. В одной книге, без ссылки на источник, сообщается, что однажды Царю Николаю II сказали: «Ваше Величество, с революционной смутой будет покончено полностью, если быть готовым к тому, чтобы лишить жизни 90 тысяч человек». Государь ответил: «Как христианин, я на это пойти не могу». Неважно, в какой степени этот рассказ достоверен. Важна реакция. Мой хороший знакомый, в ответ на рассказ о таком предложении царю, с пеной у рта стал доказывать мне, что на указанную меру царь должен был пойти! И ведь, действительно, с точки зрения человека ХХ столетия – что и за цифра: всего 90 тысяч…
Считают само собой разумеющимся, что царь Николай II не годился в цари, припоминают, со злорадным удовольствием, как он плакал, когда умер его отец, как говорил, что не готов… Вот мол ничего хорошего и не вышло. Как писал о нем, вскоре после революции, один бывший царский министр: «Царствование его было неудачно и притом – по его собственной вине».
Царь виноват, так считают, и вообще во всех бедах России ХХ века. Отрекся, значит, виновен. А раз так, то любая деталь становится только поводом для язвительных замечаний в адрес Царя. Зачем дал свободы? (думают справа). Зачем не дал их раньше? (думают слева). Зачем допустил существование заговора? Зачем уехал в Ставку, зная, что в столице неспокойно? И т.д.
Митрополит Антоний Сурожский в статье о святости Царской Семьи, заметил: «А кто бы справился?». В той же статье владыка Антоний говорит, что Государь «не хотел быть ни Иваном Грозным, ни Петром». Да, не хотел. Но не означает ли это, что мог и, значит, должен был удержать Россию над бездной. А вот – не удержал!
Иван Ильин обращал к царю, казалось бы, именно этот упрек, когда в статье «Почему сокрушился монархический строй в России» писал:
«В труднейшие часы исторической жизни Монарх блюдет свою власть и властью ищет национального спасения. Вспомним Петра Великого в часы стрелецких бунтов или в то время, когда «внезапно Карл поворотил и перенес войну в Украйну»… Вспомним Императора Николая I, шествующего по улицам Петербурга навстречу восставшим декабристам… Отрекся ли бы от власти Царь Алексей Михайлович во время разинского восстания? Отрекся ли бы Петр Великий, уступая бунту стрельцов? Императрица Екатерина – во время пугачевского восстания? Император Александр III – при каких бы то ни было обстоятельствах?…»
Ильин, как мы видим, был сторонником крепкой и решительной царской власти. Такое же недвусмысленное расположение к крепкой власти можно встретить и у Пушкина. Достаточно вспомнить пушкинский образ Петра Первого:
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
Поэт, несомненно, признавал за царем право решительного, властного действия. Примером служат и такие строки из стихотворения «Друзьям»:
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
«Оживил / Войной» сказано дерзновенно и сказано о крепкой руке.
В стихотворении «Клеветникам России» праздному и, по сути, трусливому чужеземному витийству противопоставлена крепость русского духа. Богатырская сила народа соединяется в этом стихотворении с державной властью царя:
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
В ретроспективе последняя строка кажется посвященной царю-богатырю Александру III, которого очень часто противопоставляют его сыну: вот мол каким должен быть царь, вот как крепко он должен править… Как сказано в одной из первых строк «Анджело»: «Но власть верховная не терпит слабых рук». Царя же Николая II считали и многие по-прежнему считают «слабым царем» и его отречение от престола связывают именно с этим. Такой взгляд выразил, например, А.И. Солженицын, в своем «Красном колесе».
Обратимся к характеру нашего последнего Государя – не к расхожему мнению о нем, а к тому, каким предстает он в воспоминаниях современников Царя и в исследованиях историков. Да, в отличие от Государыни Александры Федоровны и от собственного сына цесаревича Алексея, Государь Николай II не был по характеру властным человеком и сам сознавал это. Известен эпизод, когда министр не удосужился встать при появлении цесаревича в кабинете его отца, и тогда Алексей Николаевич спокойно встал перед министром, заложил руку за спину и так стоял, пока тот сам не встал перед ним в смущении
Цесаревич с достоинством подал ему руку и обратился к отцу с вопросом о прогулке. Провожая затем сына взглядом, Государь сказал: «Да, с ним вам будет не так легко справиться, как со мной». Но слабости, безволия это не означало.
Он был самим собой. К примеру, его совершенно не смущало, что он был низкого роста. Его двоюродный брат Георг, будущий король Великобритании, вскоре после восшествия Николая на престол, посоветовал ему носить специальную обувь, чтобы казаться выше ростом. Царь Николай над этим лишь посмеялся. Точно так же его не смущало и то, что он, по характеру своему, не мог, так сказать, стукнуть кулаком по столу. Это не мешало ему сознавать себя носителем самодержавной власти.
Историк Сергей Ольденбург, в своей монографии «Жизнь и царствование императора Николая II» писал:
«Вера в Бога и в свой долг царского служения были основой всех взглядов императора Николая Второго. Он считал, что ответственность за судьбы России лежит на нем, что он отвечает за них перед престолом Всевышнего. Другие могут советовать, другие могут мешать, но ответ за Россию перед Богом лежит на нем. Из этого вытекало и отношение к ограничению власти - которое он считал переложением ответственности на других, и к отдельным министрам, претендовавшим, по его мнению, на слишком большое влияние в государстве. «Они напортят - а отвечать мне», таково было, в упрощенной форме, рассуждение Государя.
Император Николай Второй обладал живым умом, быстро схватывающим существо докладываемых ему вопросов - все, кто имел с ним деловое общение, в один голос об этом свидетельствуют. У него была исключительная память, в частности, на лица. Государь имел также упорную и неутомимую волю в осуществлении своих планов. Он не забывал их и постоянно к ним возвращался.
Иное мнение было широко распространенным потому, что у Государя, поверх железной руки, была бархатная перчатка. Воля Его была подобна не громовому удару, она проявлялась не взрывами и не бурными столкновениями; она скорее напоминала неуклонный бег ручья с горной высоты к равнине океана: он огибает препятствия, отклоняется в сторону, но в конце концов, с неизменным постоянством, близится к своей цели». На очень важном примере мы убедимся ниже, как Государь возвращался к осуществлению своих планов.
Здесь представляется уместным задуматься о Николае II как о человеке, о его неяркости, его, если можно так выразиться, антигероичности. Обратимся для этого к творчеству Пушкина, который видел в царе не фигуру, а человека. Есть и у Пушкина неяркий герой – неяркий, но мужественный, крепкий внутренне. Это Петр Гринев. Назовите его «Петруша» - его нравственной стойкости это не повредит. Рассказывая о том, как его уговаривали поцеловать руку Пугачеву, Гринев замечает: «Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению».
Этому вполне соответствует нежелание Царской Семьи, в период заточения, какой-либо помощи от Германии. Государыня писала в письме: «Лучше умереть в России, чем быть спасенной немцами». Государь был, конечно, с ней солидарен. Когда его увозили из Тобольска и не говорили, куда везут, он думал, что его везут в Москву подписать Брестский мир. И говорил: «Лучше я дам отрубить себе руку, чем подпишу». Гринев (употребим словечко Достоевского) никогда не выставлялся, и Государь никогда не выставлялся. Гринев всегда поступал по совести, и Государь всегда поступал по совести. В Гриневе чувствуется сдержанность, удивительно родственная неукоснительной сдержанности Государя. Гринев берег честь смолоду, и Государь берег ее также смолоду. В своей работе «Хождение по водам», посвященной «Капитанской дочке», современный российский философ В. Катасонов поясняет, что под словом «честь» в повести Пушкина подразумевается не верность сословным принципам, но что речь идет «об особой онтологии чести», о том, чтоб держаться «за честь в глазах Бога, за Бога». Мне думается, лучше сказать: ходить перед Богом. Таким был Гринев, таким был и наш последний Царь.
В. С. Непомнящий как-то заметил, что Гринев, быть может, - самый значительный образ из созданных Пушкиным. Действительно, при всей лаконичности изобразительных средств, образ Гринева не менее глубок, чем образ Татьяны Лариной. И тот, и другая – сокровенный сердца человек. И таким же был Государь Николай II. Не «частный человек», а – «сокровенный человек».
Но вернемся к теме нашей работы. В Русской Православной Церкви Заграницей был церковный деятель Евгений Евлампиевич Алферьев. Вскоре после канонизации новомучеников и исповедников российских Русской Зарубежной Церковью (ноябрь 1981 г.) он издал уникальный сборник «Письма царственных мучеников из заточения» (Джорданвилль. 1983. Москва 1994). В том же году Алферьев опубликовал небольшую книгу с эпатирующим названием: «Император Николай II«Император Николай II как человек сильной воли. Материалы для составления жития царя-мученика». В своем исследовании автор коротко, тезисно, но внятно, недвусмысленно показывает, что в каждой трудной ситуации Государь проявлял себя волевым человеком, начиная с того, как, в молодом возрасте, противостоял родителям, которым вовсе не хотелось, чтобы он женился на гессенской принцессе. Алферьев приводит более двадцати пунктов-тезисов. Очевидно, это могло быть сделано только кратко, и каждый из этих тезисов достоин отдельного исследования. Все перечислить здесь невозможно. Но, на мой взгляд, утверждение С. Ольденбурга насчет «железной руки в бархатной перчатке» (под «бархатной перчаткой» историк имеет в виду непреложную вежливость, любезность Царя со всеми) должно быть проиллюстрировано, поэтому два из пунктов Алферьева мы приведем.
Самое начало царствования, 1896 год. Впервые возникла реальная возможность занять Босфор. Турция ослаблена внутренними беспорядками, и Англия не против ее раздела. Почти все министры за вторжение в Турцию. Государь всех выслушал, сказал, что подумает, и решил не отдавать приказа о занятии Босфора, несмотря на сильное давление со стороны многих. Вынудить его к решению через давление было невозможно, поэтому Царя, несколько противоречиво, считали «слабым, но упрямым».
Отступление летом 1915 года. Россия на грани катастрофы. Государь становится Верховным главнокомандующим. Он выдержал сильнейшее давление со стороны министров, но от своего решения не отступил. До сих пор, бывает, считают, что это решение Царя было ошибкой. Однако положение на фронтах было восстановлено. Армия была приведена в порядок и к весне 1917 года готова к наступлению. Государь имел все основания откладывать многие важные вопросы до победы. Он знал о революционных настроениях в обществе, знал о существовании заговоров. И тем. кто его предупреждал, отвечал одно и то же: «Подождите до победы». Все историки (разного толка – и расположенные к царю, и нерасположенные) готовы, не смущаясь, прибегать к сослагательному наклонению: Россия, вместе с союзниками. одержала бы сокрушительную победу над Германией, если бы не отречение Царя от престола.
И здесь нам пора обратиться к одному из самых важных моментов последнего царствования, в отношении к которому наши соотечественники «нелюбопытны» в наибольшей степени. Речь пойдет о деятельном характере Государя. Строка из «Золотого петушка» «Царствуй, лежа на боку» не приложима к нашим царям, Романовым, и менее всего ее можно отнести к Николаю II. Он каждодневно и неустанно заботился о своей стране.
Своей готовностью к наступлению весной 1917 года российская армия была обязана, главным образом, попечению о ней Государя. Чтобы почувствовать это попечение, стоит привести эпизод, относящийся к трагическим дням начала марта 1917 года. После отречения Государь поехал в Могилев попрощаться с армией. Прощание происходило в здании офицерского собрания. Сказав ко всем краткое слово, Государь стал обходить ряды офицеров, прощаясь с ними за руку. (Многие не выдерживали напряжения, и прощание в итоге пришлось оборвать).
В частности, прощаясь с генералом, бывшим во время войны Начальником Военных Сообщений театра военных действий, Государь сказал, глядя ему прямо в глаза: «Помните, что я говорил вам, непременно перевезите все, что нужно для армии». И добавил, обращаясь к главному интенданту: «А Вы непременно достаньте; теперь это нужно больше, чем когда-либо. Я говорю вам, что я не сплю, когда думаю, что армия голодает». Оскорбленный, отверженный, столкнувшийся с «предательством, трусостью и обманом», Государь не переставал тревожиться об армии.
Иногда, признавая заслуги Царя перед армией, используют и это для клеветы на него. Мол ввиду своей ограниченности, только армию и мог он любить, только о ней и заботился. Неправда. Одной из постоянных была, к примеру, забота Государя об образовании. Его отец, Александр III, из-за опасности революционной заразы, образование в России заморозил, в частности, женское образование при нем было отменено. О Николае же Втором можно сказать словами Пушкина: «Самодержавною рукой / Он смело сеял просвещенье». В первые же годы по его восшествии на престол и женское образование вернулось к жизни, и средства, отпускаемые на образование в целом, значительно возросли, и реформа образования была проведена. Достаточно сказать, что в начале ХХ века высшим учебным заведениям была дарована широкая автономия.
Царское попечение о благе народа не раз встречается у Пушкина. Как о тщетных трудах говорит о нем царь Борис в первом из своих монологов:
Бог насылал на землю нашу глад,
Народ завыл. в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им. я им сыскал работы –
……………………………………
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
В «Медном всаднике» Государь Александр I стремится помочь жителям столицы во время наводнения:
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.
Разнообразие царских попечений и занятий воспето Пушкиным в «Стансах», где говорится о Петре Великом:
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
В «Арапе Петра Великого» читаем: «Ибрагим проводил дни однообразные, но деятельные — следственно, не знал скуки. Он день ото дня более привязывался к государю, лучше постигал его высокую душу. Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная. Ибрагим видал Петра в сенате, <…>, разбирающего важные вопросы законодательства, в адмиралтейской коллегии утверждающего морское величие России, видел его <…> в часы отдохновения рассматривающего переводы иностранных публицистов или посещающего фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинет ученого».
Николая II представляют иногда (не читав о нем буквально ничего) как блаженно-отстраненного от жизни страны монарха, не занятого ничем серьезным. В действительности, он занят был делом и утром, и днем, и до позднего вечера, а порою и до ночи. На отдыхе он каждый день получал бумаги от курьеров и не уклонялся от принятия решений. Он постоянно думал о своей стране. Упомянутый в начале статьи бывший министр, желая воздать Царю должное, заметил, что о достоинствах Царя знали только те, кто близко с ним соприкасался. Он вспоминал о Государе: «Ни одна бумага у него не терялась. Иногда он оставлял у себя какой-либо доклад, чтобы его обдумать».
Насчет одного из предложений министра Государь высказал возражение, но записку взял и вернулся к ней нескоро, через полгода: «Он мне сказал, рассказывал министр, что положил ее в портфель с бумагами для размышления, которые он просматривает раза два в месяц: она с ним ездила в Петергоф и в шхеры, он много раз ее обдумывал и теперь согласен с моим предложением».
Приведем еще две иллюстрации, свидетельствующие о неустанном попечении Царя о благе России. Важно заметить, что осуществлялось это попечение мирным, спокойным образом. Максимилиан Волошин сказал о Петре Великом: «Земли российской первый большевик». Так вот, в отличие от петровских, методы Николая II были совсем не большевистскими.
Земельную реформу называют «столыпинской». Это справедливо, но лишь отчасти. Царь задумал ее осуществление задолго до того, как в 1906 г. появился Столыпин. В январе 1902 года Государь утвердил положение об Особом Совещании о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Задачей Совещания было – собрать сведения с мест, на уровне уездов, о проблемах и нуждах сельского хозяйства. Важно заметить, что в аграрном вопросе, как и в вопросах образования, Николаю II приходилось преодолевать наследие своего отца. При Александре III крестьяне центральных губерний оказались совершенно закрепощенными общиной. Но решиться на отказ от общины было делом не менее трудным, чем для Александра II решиться на отказ от крепостного права. Требовалась серьезная подготовка. Убийство министра внутренних дел Сипягина (начинался эсеровский террор) весной 1902 года и крестьянские беспорядки той же весной прервали работу по аграрной реформе. Однако Государь вернулся к ней, несмотря на смуту в стране.
Еще пример. После поражения при Цусиме, доставившего столько горечи Царю и столько злой радости его врагам, говорить о флоте стало… неприлично! И только благодаря постоянной заботе Царя, флот был восстановлен, более того, к войне 1914 года российский флот стал одним из самых мощных в мире, в частности, он был оснащен самой современной техникой
Есть соображение, которое показывает состоятельность Царя Николая II как государственного мужа, как «Хозяина земли русской» (так он сам обозначил род своих занятий в переписи 1897 года). В период мирных шести-семи лет, от революции 1905-1906 гг. до германской войны, Россия достигла небывалого расцвета. Обыкновенно заслуги в этом приписывают только политическим деятелям последнего царствования (прежде всего, П.А. Столыпину), но никоим образом не самому Царю. Приведу цитату из воспоминаний отца Георгия Шавельского, протопресвитера армии и флота во время германской войны. Стоит подчеркнуть, что отец Георгий относился к Царю Николаю II двойственно, по своим убеждениям и по связям в высшем свете, он был на стороне мечтавших об отстранения Государя от власти, что прочитывается с первых же страниц его воспоминаний. Тем ценнее то, что он пишет: «Кому Россия была обязана таким быстрым, все прогрессирующим расцветом? На этот вопрос затрудняюсь ответить. Думаю, что блестящие министры последнего царствования - Столыпин, Витте <…> и другие - своими настойчивыми и талантливыми мероприятиями способствовали всероссийскому прогрессу. Но было бы большой несправедливостью не отдать должное и личности императора Николая Второго, всегда и всей душой откликавшегося на клонившиеся к народному благу разные реформы, если только эти реформы предлагались соответствующими министрами или иными начальниками. Всякий начальник мог быть совершенно уверен в поддержке императора, если только он сумеет представить ему необходимость и полезность нового начинания. Государь неподдельно и безгранично любил Родину, не страшился новизны и очень ценил смелые порывы вперед своих сотрудников. Это были драгоценные его, как правителя, качества, которым, к великому несчастью, не суждено было проявиться до конца и во всей силе».
1906-1913 гг. были уникальным временем еще традиционного, самодержавного, строя в России, и – одновременно – периодом свободного развития страны, во всех областях жизни. Таким образом, нельзя не коснуться вопросов свободы и свободомыслия. С точки зрения либеральной, Николай II не имеет и не может иметь никакого отношения к свободе. Дарование свобод было мол с его стороны шагом вынужденным. Первая Дума была распущена, вторая – распущена, ответственное министерство он так и не дал, за что и поплатился… Но это всего лишь разговоры в рамках фетишизации понятий «свобода», «парламентаризм» и т.п. Надо знать, например, почему была распущена Первая Дума. Для этого достаточно иметь представление о том адресе, который президиум Думы предполагал вручить Царю. (Узнав о его содержании, Государь отказался от встречи и поручил Совету Министров выработать ответную декларацию).
В адресе Первой Государственной Думы было, например, такое требование: упразднить Государственный Совет и создать ответственное перед Думой министерство. Таким образом, Государственная Дума прямо предлагала Царю, не больше, не меньше, передать ей и только ей полноту власти в стране. Тут вспоминается, как Сергей Ольденбург формулировал отношение Царя к подобным идеям: «Они напортят, а мне отвечать». В адресе говорилось и о принудительном отчуждении помещичьих земель в пользу крестьян. Стоит также иметь в виду, что Первая Дума открыто выступала в защиту «борцов за свободу», что означало и террористов. К примеру, во время работы Думы был совершен террористический акт в Севастополе, от разрыва бомбы погибли восемь человек, в том числе двое детей, десятки были ранены. В Думе заговорили об этом случае, но только для того, чтобы заступиться за бомбистов: «Уже созван военный суд.. нам необходимо предотвратить пролитие крови» — восклицал один депутат, имея в виду предстоявшую казнь преступников. Такова была Первая Дума.
Мы видим, что, распустив Первую Думу, Государь поступил скорей как блюститель прав человека, чем наоборот. Не говоря уж о «борцах за свободу», зададимся хотя бы таким вопросом: как бы Пушкин, несомненный сторонник свободы, отнесся к идее принудительного отчуждения помещичьих земель? Думается, что, также как и Царь, он был бы решительно на стороне прав собственников. В своей работе «Пушкин как политический мыслитель» Семен Франк приводит такие цитаты: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества» («Путешествие из Москвы в Петербург»), в другом месте: «Устойчивость – первое условие общественного блага» («О дворянстве»). Подчеркивая своеобразие политического мировоззрения зрелого Пушкина, Франк пишет: «С элементами консервативного миросозерцания у Пушкина органически сочетается… требование личной независимости и свободы культурного и духовного творчества – принципы, которые в буквальном смысле можно назвать «либеральными»». В другом месте той же статьи: «Вера Пушкина в монархию основана на историческом размышлении и государственной мудрости и связана с любовью к свободе и культуре»
Статья С. Франка впервые вышла в Белграде в 1937 году. Философ не мог не сказать о пророческом характере взглядов Пушкина. В частности, он замечает: «Историческим фактом остается утверждаемая Пушкиным солидарность судьбы монархии и образованных классов и зависимость свободы от этих двух политических факторов». Мне кажется, лучше говорить о взаимосвязанности, а не о солидарности. Если бы образованные классы в начале ХХ века были, хоть сколько-нибудь, солидарны с монархией, их не постигла бы общая с монархией судьба.
В начале ХХ века, в царствование последнего нашего Царя, в значительной мере как раз и реализовался тот идеал политического, хозяйственного и культурного уклада страны, о котором думалось Пушкину, как передает это С. Франк в своей статье. Достаточно вспомнить о «Серебряном веке» нашей поэзии. Другое дело, что творилось в головах и сердцах живших в начале ХХ века мыслящих людей, как ими была упущена возможность соработничества с самодержавной властью, отзывчивой на всякое благое творчество (по воспоминаниям Шавельского). Впрочем, можно привести пример и свободно творившего тогда поэта, глубоко верноподданного по своим убеждениям.
Это Николай Гумилев. Вера в свободу и культуру не отрицала в нем веры в монархию. Но пример этот – уникальный.
Россия была не готова к свободе. И одной из серьезных ошибок Царя Николая II было то, что он недооценивал «великой праздной силы» (по Достоевскому) свободного клеветнического слова и не думал о том, что необходимо что-то противопоставить этому. Может быть, он считал, что благонамеренные люди сами должны проявлять активность? В январе 1917 года Государь получает удивительно толковую, обстоятельную и дельную записку от киевской общественности и киевского духовенства, в которой трезво описывается ситуация в стране и даются даже конкретные и осмысленные предложения, как справиться с этой опасной ситуацией. Государь записку одобрил и передал в Совет министров, который оставил ее без внимания. Да уж было и поздно. Но если бы Царь ставил перед собой задачу противостояния общественной клевете, если бы заранее сам беспокоился на этот счет, все могло бы сложиться по-другому.
Подведем определенный итог. Монарх, по Пушкину, должен править крепкой рукой и деятельно печься о благе своих подданных. Он призван, к тому же, быть защитником достоинства и свободы для каждого из них. Все указанные черты можно встретить у Государя Николая II, если освободиться от клеветнических стереотипов.
Только крепость его – это крепость Петра Гринева, а не крепость Петра Первого. Надо сказать, что слово «держава» в исходном своем значении (см., например, у В. Даля), означает «крепость, силу, прочность, твёрдую связь, надежность в скрепе». Самодержавие, таким образом, можно понимать как такое монархическое управление, при котором Царь, прежде всего, обладает внутренней «надежностью в скрепе». Это применимо к русским царям, к Романовым, но в особенной степени - к первому, Михаилу Федоровичу, и к последнему – Николаю II. И тот, и другой были крепкими внутренне, необоримо кроткими, их «крепостью» был – Христос.
Почему же Царя Николая II можно считать защитником свободы? Потому, например, что, имея все основания (вспомним Первую Думу) пойти на попятный, он на попятный не пошел, и Россия осталась и развивалась дальше уже как Думская монархия. Не вина Государя, что ему пришлось так изменить избирательный закон, чтобы в III Думе оказались люди достаточно благонамеренные. Это было осуществлено, и III Дума, единственная из всех до революции, проработала весь свой срок.
О чем не сказано? Нетрудно догадаться. О милосердии, одной из главных тем пушкинского творчества. В упомянутой работе В. Катасонов пишет о «Капитанской дочке»: «Вся последняя повесть Пушкина настолько проникнута духом милосердия, что ее можно было бы назвать повестью о милосердии». Так не скажешь об «Анджело», но разве эта поэма – о проблемах крепкой власти? Разве главное в ней не открытый и, одновременно, светлый конец: «Прости ж и ты его. / И Дук его простил».
Монарх, по Пушкину, несомненно, должен быть милостив. В своей статье «Да ведают потомки православных» В. Непомнящий приводит такое размышление Пушкина: « Зачем нужно, - говорил поэт Гоголю, - чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе человек слышит что-то жесткое и небратское. С одним буквальным исполнением закона недалеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям в одной только полномочной власти».
Детоубийца милостив быть не может, и в трагедии «Борис Годунов» мы не встретим проявлений милосердия со стороны царя Бориса. Он любит только своих детей. Петр проявляет милосердие «и прощенье торжествует, /как победу над врагом». Екатерина II, в "Капитанской дочке", проявляет милосердие. К милосердию призывает поэт Царя Николая Павловича в «Стансах»:
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.
Великодушие и милосердие, по Пушкину, неотделимы от самодержавной твердости правления. Общеизвестны великодушие и милосердие Царя Николая II. При неприязненном отношении к нему, и в этих чертах можно видеть лишь проявление все той же пресловутой «слабости», считать царя «овцой» в пренебрежительном смысле слова, кем-то вроде князя Мышкина на троне.
В ответ на подобный взгляд стоит привести свидетельств одной из подруг Государыни Александры Федоровны, которой императрица сказала однажды о своем супруге: «Его обвиняют в слабоволии. Как же плохо люди знают своего Царя! Он сильный, а не слабый. Уверяю Вас,<…> громадного напряжения воли стоит ему подавлять в себе вспышки гнева, присущие всем Романовым. Он преодолел непреодолимое: научился владеть собой». Подавлять в себе вспышки гнева – это непохоже на Мышкина.
Надо сказать, что есть один случай проявления Николаем II великодушия, за который можно его упрекнуть. Он знал, что начальник Генерального Штаба, генерал-адъютант М.В. Алексеев состоит в переписке, имеет какие-то отношения с Гучковым, ярым врагом Царя. И Государь оставил это на совести Алексеева. Но мог ли он предполагать, что его соработник, трудолюбивый, исполнительный и надежный, окажется столь бесчестным, что предаст его? Тут сказалось не столько великодушие, сколько (увы, напрасная) убежденность Царя в воинской чести высшего командования армии.
Милосердие не есть всепрощение, попустительство в отношении греха, «смазанное» добрыми чувствами. И Государь не простил Каляева, убийцу великого князя Сергея Александровича, несмотря на просьбу великой княгини Елизаветы Федоровны. Простить преступника, оставшегося при своем ожесточении, как раз и означало бы попустительство. Каляев о помиловании не просил, на смерть он шел с революционными выкриками. Однако ни одно прошение о помиловании со стороны раскаявшегося осужденного не было отклонено Государем. Два случая «милости к падшим», проявленной Царем Николаем II, я предлагаю вашему вниманию.
Один эсер, приговоренный, вместе с товарищами, к смертной казни, попросил невесту обратиться к Царю с просьбой о помиловании. Невеста поехала в Петергоф и, несмотря на поздний час, смогла добиться встречи с дежурным флигель-адъютантом, генералом Орловым. Казнь должна была совершиться завтра. Орлов приказал подать тройку и поехал на царскую дачу в Александрию.
Камердинер спал. Орлов разбудил его и попросил доложить о себе Государю. Государь вышел и спокойно спросил: «Что случилось?». После объяснения Царь сказал: «Я очень благодарю Вас, что Вы так поступили. Когда можно спасти жизнь человека, не надо колебаться. Слава Богу, ни Ваша, ни моя совесть не смогут нас в чем-либо упрекнуть».
Второй эпизод. Поздняя осень 1916 года. Скоро откроет свои заседания IV Государственная Дума, и Милюков произнесет свою знаменитую речь, разлетевшуюся затем по всей стране, в которой почти неприкрыто обвинит Царицу в предательстве. И это уже будет началом конца. Государь последний раз приезжает в Киев и посещает лазарет, в котором работала тогда медсестрой великая княгиня Ольга Александровна, сестра Царя. Она вспоминает: «У нас там лежал молодой раненый дезертир. Он был судим и приговорен к смертной казни. Его охраняли два часовых. Мы все жалели его: он казался совсем мальчиком. Врач доложил о нем Ники. Тот сразу же направился в угол палаты, где лежал дезертир. Я последовала за братом и увидела, что бедняжка окаменел от страха. Положив руку на плечо юноши, Ники очень спокойно спросил, почему тот дезертировал. Запинаясь, бедный мальчик рассказал, что когда у него кончились боеприпасы, он испугался и бросился бежать.
Затаив дыхание, мы ждали, что будет дальше. И тут Ники сказал юноше, что он свободен. Тот сполз с постели, упал на колени и, обхватив ноги брата, зарыдал, как малое дитя. Мы все тоже плакали…На многие годы запомнился мне этот эпизод. С Ники мы больше не увиделись».
Что выше милосердия? Только жертвенность. «Нет больше той любви, как если кто
душу свою положит за други своя» (Ин.15.13). Незадолго до смерти, в ноябре 1724 года, Петр Первый спасал тонущих рыбаков (по другой версии, солдат) на Финском заливе, недалеко от деревни Лахта. Царь долгое время находился в ледяной воде, сильно простудился, порой считают, что этот случай и способствовал его скорой смерти от воспаления почек.
Странно, но Пушкин не коснулся в своем творчестве такого подвига Петра. Но поэт не прошел мимо подвига Царя Николая Павловича, посетившего 29 сентября 1830 г. холерную Москву. Деликатно-иносказательно он воспел его в стихотворении «Герой». Позволю себе остановиться на содержании этого произведения. Речь в нем идет – между «Поэтом» и «Другом» - о подвиге Наполеона, посетившего в Яффе чумной барак и пожавшего руку умиравшему солдату:
Не бранной смертью окружен,
Нахмурясь, ходит меж одрами
И хладно руку жмет чуме
И в погибающем уме
Рождает бодрость…
«Друг» выражает сомнения в истинности происшествия, и тогда-то и звучат знаменитые слова Поэта: «Тьмы низких истин мне дороже / Нас возвышающий обман». В ответ на горькое размышление Поэта Друг говорит ему: «Утешься», и на многоточии после этого слова стихотворение обрывается. Чем же должен утешиться собеседник, готовый разувериться в подвиге великого полководца и держаться обмана, пусть и возвышающего? Только тем, что есть реальное событие, близко его касающееся: его Государь приехал в холерную Москву. В статье «Апокалипсическая песнь Пушкина», посвященной стихотворению «Герой», Василий Моров приводит отрывок из записной книжки Вяземского, близкий, по оценкам, отношению Пушкина к тому событию.
В отрывке есть такие слова: «приезд царя в таковой город есть точно подвиг героический. Тут уже не близ царя близ смерти, а близ народа близ смерти» (выделено П. Вяземским).
Ради любви, ради ободрения подданных, Государь Николай II был готов подвергать себя опасности, и не только себя, но и собственного сына. В октябре 1915 года, в обстановке строжайшей секретности, Государь и Наследник, в сопровождения только Дворцового коменданта и шофера посетили передовую на Южном фронте.
Медаль, которую вы можете видеть на фотографиях на груди у Цесаревича, - это георгиевская медаль, врученная командованием Южного фронта Наследнику за тот приезд. Государь нередко посещал, без предупреждения, лазареты и не смущался обходить ряды раненых, в каком бы виде раненые ни находились. «И в погибающем уме / Рождал он бодрость…». Известен случай, когда, войдя в лазарет, Царь увидел раненого, умирающего офицера, лежавшего на полу. Царю пришлось встать на колени, чтобы наклониться к умиравшему. Офицер узнал его. Государь положил ладонь ему под голову, поблагодарил офицера за службу и спросил, есть ли у него семья. Раненый ответил тихим голосом: «Жена и двое детей». Государь сказал ему: «Будьте спокойны. Я их не оставлю». Офицер перекрестился и, не договорив слова благодарности, скончался. Нельзя не вспомнить здесь и то, как в мирное время, во время отдыха в Крыму, Государыня Александра Федоровна и сама регулярно посещала туберкулезных больных, и посылала к ним дочерей.
«Нет той жертвы, которую я не принес бы для блага России» - не раз говорил Государь Николай II. На рисовку или пафос он был неспособен. И ему привелось принести невообразимо трудную жертву: отречься от престола, не отрекаясь, сердцем, от своего народа. Но чтобы говорить об этом, нужно прежде всего убедиться в том, что отречение Царя было с его стороны сознательным шагом, совершенным по его воле.
Увы, есть ревнители памяти царственных мучеников, у которых ревность – не по разуму. Некоторые из них, и уже давно, утверждают, что отречения… вообще не было! На чем они основываются? Они основываются на том, что документ об отречении (хорошо вам знакомый «Манифест», имеющийся в двух экземплярах) является подложным. Есть разные убедительные аргументы в пользу такого мнения. Самый впечатляющий касается подписи. На двух экземплярах – абсолютно идентичная подпись. Современная компьютерная техника таковую идентичность устанавливает без всякого труда. При реальном совершении подписей это так же немыслимо, как невозможны одинаковые отпечатки пальцев у двух разных людей. Следовательно, подписи являются одной и той же копией с подписи Царя на неизвестном документе, и, если присоединить текстологическое исследование (также вполне убедительное, мы его опускаем), то Манифест отречения несомненно оказывается подложным. В работе исследователя Андрея Разумова рассказывается об этом обстоятельно. Каким был исходный документ, который подписывал Государь, почему заговорщики считали недопустимым предавать его общественной огласке, что сталось с тем документом – все это, скорее всего, так и останется неизвестным. Но что это доказывает? Это доказывает только то, что желавшие отречения Государя и прилагавшие к тому большое усердие, были не швабринами, а швабринами в квадрате. Важно, что сам Государь думал о своем отречении, как он сам смотрел на него. С полной уверенностью можно утверждать, что он смотрел на свое отречение как на свой собственный самостоятельный шаг, за который он несет ответственность. Иначе так сильно и так горько он не сокрушался бы по поводу этого шага в Тобольске, когда узнал о Брестском мире. Но и касательно первых дней после отречения есть неоспоримое свидетельство в пользу указанного взгляда Государя. Как я уже рассказывал, после отречения Царь поехал в Могилев проститься с армией. Церемония прощания началась с краткого слова отрекшегося Царя. Он сильно волновался и говорил, делая неправильные паузы: «Сегодня (пауза) я вижу вас (пауза) в последний раз. Такова воля Божия и следствие моего решения». На мой взгляд, слова «воля Божия» указывают на то, что в бессонную (владыка Антоний Сурожский называет ее Гефсиманской) ночь с 1-го на 2-е марта Государь получил, по молитве, удостоверение свыше: да, ты должен отречься. А слова «следствие моего решения» говорят о том, что ответственность он полностью брал на себя.
Царь отрекся только после того, как им были получены телеграммы от командующих фронтами с просьбой об отречении. Два слова об Алексееве, о той роли, которую он сыграл. Прежде всего, Государь не хотел покидать столицы и поехал в Ставку только вызванный телеграммой Алексеева, недавно вернувшегося в Ставку после долговременного отпуска.
Царь не мог подозревать, что едет в ловушку. Телеграммы же генералов были ответами на общую, всем разосланную телеграмму Начальника Штаба, в которой давалось краткое изложение событий конца февраля и говорилось, что «по-видимому» ситуация такова, что иного выхода, кроме отречения, нет. Затем шел вопрос: а вы как считаете? Это могло означать только следующее: «Я, ваш начальник Штаба, на стороне заговора. Присоединяйтесь, не смущаясь». Можно ли «справиться» с предательством? Если тебе чужды тиранически-полицейские меры, если ты считаешь, что нормальная деятельность возможна только в атмосфере доверия, ты не сможешь оградить себя от предательства. И все же не предательство и не безвыходное положение («пойманный как мышь, что он мог сделать?» - писала впоследствии Государыня) вынуждает Царя к отречению. Он отрекается, оказавшись перед альтернативой: или усобица (а, может, и гражданская война, кровопролитие в любом случае) во время великой войны, или отречение.
А.И. Солженицын, в «Красном колесе», в главе, посвященной отречению, рисует Царя как безропотную, влекомую, безвольную овцу, в пренебрежительном, а не библейском смысле слова «овца». В его описании Государь даже думает: «Ах, если бы рядом со мной была Аликс!». При всем уважении к А.И. Солженицыну и его монументальному труду, нельзя не видеть в главе об отречении сильного искажения образа Царя, искажения тем большего, что «Красное колесо» претендует на достоверную документальную обоснованность. Мы и обратимся к одному документу, а именно к воспоминаниям генерала Н.В. Рузского, бывшего в 1917 году командующим Северным фронтом и фактически арестовавшего Царя в Пскове. Рузский имел продолжительный разговор с Государем 1 марта, в день приезда Царя в Псков. Разговор закончился тем, что Государь согласился дать Манифест о создании «ответственного министерства». Но вначале Царь долго не соглашался.
Рузский вспоминал его слова: «Я ответствен перед Богом и Россией, будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность». О дальнейшем ходе разговора: «Государь перебирал с необыкновенной ясностью взгляды всех лиц, которые могли бы управлять Россией в ближайшие времена в качестве ответственных перед палатами министров, и высказывал свое убеждение, что общественные деятели, которые, несомненно, составят первый же кабинет, все люди, совершенно неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться с своей задачей». Нельзя не заметить, что так и сбылось. Но нельзя не заметить также и то, что, по этим воспоминаниям, Царь совершенно не похож на безвольную овцу.
2 марта утром Рузский передал Государю ленту своего ночного разговора, по телеграфу, с генералом Алексеевым. Он вспоминал: «Государь молча, внимательно все прочел. Встал с кресла и отошел к окну вагона. … Наступила минута ужасной тишины. Государь вернулся к столу, указал генералу на стул, приглашая опять сесть, и стал говорить спокойно о возможности отречения. Он <…> сказал, что ясно сознавал вчера уже вечером, что никакой манифест не поможет. «Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов на это, - сказал Государь – но я опасаюсь, что народ этого не поймет». Простой народ, действительно, не понял. Война стала для него войной «за господ», а не войной «за Царя», и это послужило причиной развала армии не меньше, чем знаменитый приказ N 1. Получив телеграммы от Алексеева и командующих фронтами, Государь решился на отречение. Он не хотел кровопролития между соотечественниками.
В своей бесстрашной проповеди, произнесенной летом 1918 года в Казанском соборе в двух шагах от Кремля, на праздник Казанской иконы Божией Матери, через три дня после публикации в «Известиях ВЦИК» заметки о расстреле Царя, патриарх Тихон сказал: «Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего Государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит перед нелицеприятным судом Божиим. Но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы после отречения найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией».
Как к жертвенному шагу, совершенному для блага России, относился к отречению и Иван Александрович Ильин. Тот пассаж с привлечением исторических примеров, из статьи «Почему сокрушился монархический строй в России», который был приведен вначале, предварял размышление иного плана. Не совсем справедливо соединяя отречение Царя и отказ принять власть великого князя Михаила и тем самым приписывая Царю то же непротивление, что было и у его брата, Ильин пишет:
«Династия в лице двух Государей не стала напрягать энергию своей воли и власти, отошла от престола и решила не бороться за него. Она выбрала путь непротивления и, страшно сказать, пошла на смерть для того, чтобы не вызывать гражданской войны, которую пришлось вести одному народу без Царя и не за Царя…Когда созерцаешь эту живую трагедию нашей Династии, то сердце останавливается и говорить о ней становится трудно. Только молча, про себя, вспоминаешь слова Писания: «яко овча на заклание ведеся и яко агнец непорочен прямо стригущаго его безгласен»…
А у нас и сердце не останавливается, и говорить о Царе Николае II и его отречении нам не трудно. Нам бы надо утешиться, что есть у нас заступник на небесах, положивший душу свою за нас как за друзей. А мы и не задумываемся над тем, что в своих размышлениях о Царе солидаризируемся, не больше, не меньше, с его предателями. Ибо отчего так сильна отрава клеветы на Царя, на Царскую Чету, сильна по сей день? Только от того, что она была так выгодна предавшему Царя поколению и получила соответствующий заряд, с того момента, в особенности, когда российское общество возликовало, узнав об отречении.
О люди, жалкий род, достойный слез и смеха,
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Весной 1917 года общественное воодушевление доходило до того, что в семьях маленьких детей приучали, показывая на портрет Керенского, называть его Спасителем (см. «Дневники Александра Бенуа»).
Прессу же захлестнула грязная волна клеветы на Царя и Царицу. И бесы, «радуясь и плеща», присоединились к общему ликованию и умножили его.
Борис Годунов распускал о царевиче Дмитрии слухи, будто мальчик зол: любит кровь, мучает животных. Как это ни дико, но до сих пор встречаются люди, которые негативно относятся к признанию царевича Дмитрия святым, поскольку мол его почитание отдает квасным патриотизмом. И, ради подобного взгляда, повторяют клевету Годунова: больной был царевич да злой. При Александре I распространилось известное мнение о его отце, императоре Павле: слабоумный самодур. В «Исторических записках» 1822 года Пушкин и назвал его Калигулой. Но в 1834 году Пушкин говорил о Павле Первом иначе: «романтический наш император». Понятное дело, что после смерти Александра I стало возможным узнать о Государе Павле Петровиче больше правды. Не завещал ли тем самым Пушкин и нам стремиться к правде о Царе Николае II, ведь мы живем (уже 22 года как) после крушения советской власти и можем узнать правду о Царе, если захотим.
Статья «Да ведают потомки православных» опубликована В.С. Непомнящим в 1990 году. Она посвящена пророческой составляющей трагедии Пушкина «Борис Годунов» : Непомнящий считает, что сам выбор темы трагедии предвещал трагедию России 1918 года: убийство Наследника и всей Царской Семьи. В своей статье Валентин Семенович, еще и еще раз возвращаясь к концовке пушкинской трагедии, выражает надежду на народное покаяние. Что ж, в 1990-м году пора надежд еще не миновала…Но можно ли сказать, что Россия не покаялась? Окончательно, определенно, как приговор: не покаялась и все. Гуляет, «догуливает весну 1917 года», как кто-то выразился. Ни один священник с таким приговором не согласится, но скажет: покаяться никогда не поздно.
В Екатеринбурге, на «Царский день», 17 июля, совершается крестный ход – от Храма-на-Крови, построенного на месте снесенного Ипатьевского дома, до монастыря на Ганиной Яме, основанного на месте сожжения тел царственных мучеников. Идти там 26 км. Назову вам цифру: летом прошлого (2012) года в этом крестном ходе приняло участие 40 тысяч человек, гораздо больше, чем в позапрошлом году, а в позапрошлом больше, чем три года назад. Но важны не столько цифры, сколько живые впечатления: надо побывать там (я был), надо посмотреть, как люди подходят к «Расстрельной Комнате» (придел в нижнем храме), как они ведут себя на Ганиной Яме, чтобы почувствовать, что покаяние - есть. Найдется десять покаявшихся, и, можно надеяться, Содом не будет сожжен огнем.
Отрекшись от Царя, народ обрек его и его семью на гибель. Неслучайно взывала Марина Цветаева весной 1917 года, на третий день Пасхи (как сама она датировала стихи):
За Отрока - за Голубя - за Сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия!
Очи ангельские вытри,
Вспомяни, как пал на плиты
Голубь углицкий - Димитрий.
Она чувствовала, что для царской семьи «близ народа» означает «близ смерти». И Марина же Цветаева оставила свидетельство о реакции народа на расстрел Царя.
Она была на улице с дочерью: «Стоим, ждем трамвая. Дождь. И дерзкий мальчишеский петушиный выкрик: «Расстрел Николая Романова! Расстрел Николая Романова! Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!» Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая, и тоже (то же!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего. Хоть бы кто! Хоть бы что! Покупают газету, проглядывают мельком, снова отводят глаз — куда? Да так, в пустоту».
Есть малоизвестная подробность, относящаяся непосредственно к цареубийству; о ней писал екатеринбургский историк Георгий Зайцев. В июне 1918 года, когда царская семья, уже в полном составе, жила в доме Ипатьева, Доме Особого Назначения, большевики два раза распускали слух о расстреле царя (и затем его гневно опровергали). Делалось это с единственной целью – посмотреть, какая будет реакция. Реакция населения была нулевая, безмолвная, и это означало, что царскую семью можно спокойно расстреливать.
Через безразличие причастны к цареубийству и мы. Нам только кажется, что мы небезразличны. На деле нас волнует только то, какие же злодеи, эти большевики и то, как жалко детей. В остальном же привычным образом сказываются в нас те черты, о которых так горько и жестко сказано А.С. Пушкиным в «Путешествии в Арзрум» в связи со смертью Грибоедова: «Мы ленивы и нелюбопытны». И то, каковы наша черствость и безразличие к правде в отношении к Царской Чете, нас не волнует. Царская Семья не совершила бы подвиг 17-месячного пребывания в заточении, если бы ее предыдущая жизнь не была праведной, и не только как (набившее оскомину слово) «частных людей», но и как благоверных (пусть и ошибавшихся, но стремившихся только ко благу) правителей.
В преодолении равнодушия и может заключаться – действенно - наше покаяние. Один из священников так и сказал, в интервью на Царский день: «Покаяние в цареубийстве состоит в отсечении лжи». И значит – в стремлении к истине.
Стихотворение Пушкина «Герой» начинается эпиграфом «Что есть истина?» Василий Моров считает, что ответом на этот вопрос и служит последнее слово с отточием «Утешься…». Моров подробно анализирует стихотворение, в частности, он показывает, что это произведение тесно связано и с речью митрополита Филарета на приезд Государя Николая Павловича в холерную Москву, и что именно поэтому так важны в стихотворении литургические мотивы, так важен религиозный план. Поэтому и слово «Утешься» нужно понимать, не забывая об Утешителе, Духе Святом. Таким образом, мне представляется правомерным следующее толкование этого, завершительного и самого главного в стихотворении слова. Утешься: низкие истины и вправду не являются истинами, а истина во Христе, потому что только христианский благочестивый Государь может приехать в холерную Москву ободрить своих подданных, без веры во Христа такой поступок бессмыслен и неразумен. Утешься: истина в том, что «нет больше той любви, как если кто душу свою положит за други своя».
Неверно, что Государь Николай II был слабым человеком, и «низкая истина» о его отречении состоит не в том, что он отрекся по слабости. Низкая, трехмерная, хоть и имеющая основания, истина заключается в том, что Государь должен был действовать осмотрительнее и потребовать для проезда в Петроград из Ставки хорошую охрану, с ней он не дал бы арестовать себя в Пскове, доехал бы до столицы, и порядок был бы наведен. Виктор Кобылин в своей книге «Генерал-адъютант М.В. Алексеев и император Николай II» (в российском издании книга называется «Анатомия измены» и выходила уже не один раз) рассказывает о том, как боялись думцы, захватившие власть. «Роты хватило бы!» – восклицает Кобылин, и читать это горько.
Но истина утешительная заключается в ином. И не только в том, что Государь отрекся ради блага России и что шаг его был жертвенным. В день отречения, не забудем, была явлена «Державная» икона Божией Матери, что для верующих людей несомненно означает: Царица Небесная взяла под Свое покровительство наш, отрекшийся от Царя, народ, нашу обезбоженную землю. Таким образом, в отречении Николая II был и провиденциальный смысл. О нем хорошо сказал протоиерей Максим Козлов в своем интервью, которое он дал к 15 марта 2011 года. Оно опубликовано в интернет-издании «Татьянин день». Не останавливаясь на этом интервью подробно, приведем его название: «России нужен был святой Царь».
