26 февраля исполняется очередная годовщина расстрела на Бутовском полигоне НКВД Владимира Федоровича Джунковского, выдающегося государственного и военного деятеля Российской империи.
В этот день, продолжая серию материалов, посвященных важному юбилею Великой войны 1914-1918 гг. мы хотели бы предложить Вашему вниманию оригинальный материал историка Анастасии Юрьевны Дунаевой, основанный на архивных источниках, о его деятельности в качестве командира на полях Первой Мировой.
***
26 февраля 1938 года на Бутовском полигоне был расстрелян Владимир Федорович Джунковский (1865-1938 гг.) - московский губернатор (1905-1913 гг.) и товарищ министра внутренних дел, командир Отдельного корпуса жандармов (1913-1915 гг.), генерал-лейтенант, участвовавший в Первой мировой войне, автор многотомных мемуаров.
Это был человек, для которого главное в жизни составляли понятия воинской чести и христианского милосердия. 23 Февраля 2014 года его поминали в Храме Новомучеников и Исповедников Российских в Бутове в числе других генералов- участников Первой мировой войны, расстрелянных на полигоне. Сегодня, в день его расстрела, нам хотелось бы предложить Вашему вниманию отрывок из книги А.Ю. Дунаевой «Реформы полиции в России начала ХХ века и Владимир Федорович Джунковский, посвященный военному периоду жизни Владимира Федоровича.
Февральская и Октябрьская революции 1917 года, смена политического режима в условиях военных действий, безусловно, явились экстремальной ситуацией для граждан России, особенно для тех из них, кто находился на острие событий, занимая ответственный пост, и вынужден был соотносить свои старые принципы работы с новыми политическими реалиями. Война была основным катализатором революционного процесса 1917 г., и армия в конечном итоге решила судьбу революции. Поэтому именно командиры различных уровней оказались в наиболее тяжелой, даже трагической ситуации, они были вынуждены считаться с демократизацией армии и фактическим двоевластием во время ведения боевых действий.
Владимир Федорович Джунковский, в 1915-1917 гг., находясь на Западном фронте, занимал должности командира бригады, дивизионного начальника и командира корпуса. Обстоятельства, в которых он оказался в 1917 г., были самыми сложными за все время его государственной службы. Их можно сравнить только с Декабрьским вооруженным восстанием в Москве в 1905 г. Тем интереснее посмотреть на его поведение в экстремальной ситуации, которая всегда провоцирует раскрытие в человеке самых глубоких пластов его личности, во многом выявляет его истинную суть.
Получив военное образование в элитном Пажеском корпусе в Петербурге, Джунковский в 1884 г. был зачислен в Лейб-гвардии Преображенский полк, где получил чин поручика. С 1891г. он служил адъютантом московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, в 1900 г. был произведен в капитаны, в 1905 г. стал полковником и флигель-адъютантом Свиты, в 1908 г. он был произведен в генерал-майоры Свиты Его Величества. Выполняя свои свитские обязанности, Джунковский часто лично общался с Николаем II, заслужил его расположение, неоднократно получал подарки от царя. Владимир Федорович с гордостью вспоминал о своем последнем губернаторском отчете за 1912 г., представленном императору, на котором Николай II собственноручно написал слова, ставшие для него лучшей наградой на всю жизнь: «Выражаю мою искреннюю благодарность Джунковскому за примерное и блестящее управление Московской губернией» .
Однако в 1915 г. Владимир Федорович был отстранен царем от должности товарища министра внутренних дел и командира Отдельного корпуса жандармов, после того как сделал ему доклад о неподобающем поведения Григория Распутина в ресторане «Яр».
По собственной просьбе он был отправлен в действующую армию.
Джунковский был назначен бригадным командиром 8-ой Сибирской стрелковой дивизии. Но если офицеры сначала с любопытством и недоверием смотрели на свитского генерала, то для новобранцев, прибывших из Московской губернии, он оказался старым знакомым. «Я велел им выстроиться, - вспоминал Владимир Федорович, - спросил, не помнит ли кто из них меня? На это раздались голоса, страшно тронувшие и взволновавшие меня: «Так точно, Вы изволите быть Жонковский, наш губернатор». « Вы приезжали к нам на новогодние». «Вы были у нас на освящении памятника». «Вы были у нас в школе». С большим подъемом провожали они меня, когда я с ними простился» . Такую искреннюю симпатию Джунковский заслужил благодаря своей неустанной заботе о насущных нуждах населения, доступности губернатора для всех слоев общества и участию в судьбе конкретных людей. Немаловажную роль сыграла и ответственность перед законом, которая одинаково распространялась как на простого крестьянина, так и на него самого. «Власть существует для населения, а не наоборот» - этим принципом губернаторского управления Владимир Федорович руководствовался и на своей военной службе.
Самым серьезным образом относился он к питанию солдат, проверяя запасы продовольствия и качество приготовляемой пищи. Заботился о надлежащем содержании лазаретов и оказании помощи раненым: инспектор Дербышев, потерявший при разрыве снаряда оба глаза, был эвакуирован в Москву и по просьбе Джунковского Великая Княгиня Елизавета Федоровна взяла его к себе в приют для слепых воинов.
Окончательное признание стрелков Джунковский получил после его боевого крещения недалеко от озера Нарочь, когда он в течение 9 дней находился на передовой линии. О Джунковском стали слагать легенды.
«Слушая эти рассказы, я убеждался,- писал Владимир Федорович,- как легко на войне давалась популярность, надо было только добросовестно самому исполнять долг и заботливо относиться к подчиненным, входить в их нужды, смотреть на них не как на пушечное мясо, а как на людей, не сентиментальничая при этом и не играя на популярность. Больше ничего не требовалось, и за таким командиром люди пойдут куда угодно, будут переносить с ним всякие лишения, я не раз замечал, как вся эта серая масса необыкновенно чутка» .
Своим добросовестным исполнением долга Джунковский заслужил уважение и офицеров, которые во время полковых праздников носили его на руках, и начальника дивизии генерала-лейтенанта А.Е. Редько. В приказе о переводе Джунковского на новый пост командующего 131 пехотной дивизией он писал: «Я теряю незаменимо отличного помощника и человека, который стоя отдельно высоко на пьедестале долга и службы, и ее идеи, в то же время был высоко гуманным начальником и прекрасным отзывчивым с добрым сердцем человеком» .
Итак, спустя год, 21 ноября 1916 г., Джунковский стал начальником дивизии, переименованной по его просьбе в 15 Сибирскую стрелковую. На новом посту он продолжал внушать офицерам необходимость непосредственной связи с подчиненными. Офицер, по мнению Владимира Федоровича, должен был «интересоваться не только их службой в роте, но и домашней, семейной жизнью, быть другом, постараться, не популярничая, заслужить доверие и уважение, беседовать с ними всегда и везде - на досуге, на привалах, в походе, служить им примером в исполнении долга» .
«Офицер в роте, - писал Джунковский в своих воспоминаниях, - должен почитать свое положение среди нижних чинов своего рода апостольством и не скрывать под спудом свое превосходство в знании и умственном развитии над нижними чинами» .
Не жалея сил он приводил в «христианский вид» лазареты для раненых, не жалел денег на приобретение походных церквей для полков дивизии. Все, что только можно было сделать для облегчения несения службы стрелкам, было сделано. Блиндажи и лисьи норы были освещены стеариновыми свечами, которые Джунковский лично выписывал на хозяйственные суммы из Петрограда, прямо с завода.
Основной заботой начальника дивизии в течение 1916 г. был все ухудшающийся состав офицерства. «Скороспелые прапорщики без воспитания и образования были чистое горе» . В начале 1917 г. остро стоял вопрос об обеспечении дивизии продовольствием. Выручали старые связи: 27 февраля пришел вагон с подарками для дивизии от чинов Отдельного корпуса жандармов.
Ко 2 марта дивизия Джунковского «стояла стойко на позиции, свято и непоколебимо продолжая выполнять свой долг перед Царем и Родиной, перенося и невзгоды и всякие лишения с полным самоотвержением».
«Мы были далеки от мысли, - писал он в воспоминаниях, - что в это время в Петрограде совершился уже переворот, что Государь отказался от престола, что монархия перестала существовать. Никаких слухов, никаких признаков не было» .
Когда же известие об отречении императора достигло 15 Дивизии, Джунковский лично объехал все полки, команды и части дивизии, беседуя со стрелками, стараясь, чтобы они все узнавали непосредственно от своих офицеров, а не подпольными путями, требовал, чтобы ротные командиры постоянно общались со стрелками.
«В объезде всех частей я вынес впечатление, - писал Владимир Федорович, - что большинству происшедшая перемена в правлении России была безразлична, их интересовала она только с точки зрения продовольственной – будут ли их лучше или хуже кормить, другая часть, напротив, была очень рада новому режиму, жадно набрасывалась на газеты и на всякие известия, очень многие жалели государя, других шокировали крайности и они никак не могли с ними мириться. Все в один голос приветствовали назначение великого князя Верховным Главнокомандующим» . В полках Джунковский призывал помянуть молитвой бывшего государя, «чтобы Господь помог нашему бывшему вождю… перенести испытание. И чтобы принесенная им жертва способствовала бы счастью нашей матушки России» . При этом сам он продолжал какое-то время носить вензеля с погонами отрекшегося государя и первые приказы после отречения подписывал «свиты генерал-майор».
«Мне было слишком тяжело сразу сбросить с себя звание «Свиты», попрать как бы идеалы, которыми я жил, - писал Джунковский в двадцатые годы. «…Некоторых смущало, что я хожу в погонах с вензелями отрекшегося государя, других это коробило, большинство же с уважением относилось к этому» . Но в то же время он обратился к командиру корпуса с просьбой представить его к производству в генерал-лейтенанты, что автоматически сопровождалось снятием вензелей. Одновременно 21 марта последовало распоряжение из ставки об упразднении званий генерал-адъютанта, свиты генерал-майора и флигель – адъютанта. Джунковскому «пришлось во исполнении этого приказа снять свитскую форму, а с нею и вензеля» .
11 марта последовал приказ принести присягу на верность Российскому Государству и повиновение Временному Правительству, ныне восстанавливающему российское государство. «Этой присягой я как бы отрекался от всего, что чтил с детства, - говорит Джунковский в своих воспоминаниях, - я работал над собой, чтобы этот разлад, происходивший в моей душе, не вырвался наружу, так как тогда я был бы не в силах сохранить дивизию от развала» . Теперь основные цели Джунковского - начальника дивизии были четко определены – сохранить боеспособность дивизии для дальнейшего продолжения боевых действий, что было очень непросто, так как одновременно 12 марта пришло распоряжение об учреждении в полках самостоятельных солдатских организаций и нужно было так руководить, чтобы выборные комитеты не отклонялись от своих задач и не вторгались в чисто боевую работу дивизии. Джунковский просил офицеров не отказываться от вступления в солдатские организации, поскольку лишь путем совместных собеседований можно было выработать «строгую организацию ради братства и победы над врагом» .
Представитель Временного правительства известный кадет Н.Н. Щепкин прибыл на Западный фронт в марте и выступал перед стрелками Джунковского, призывая к поддержке Временного правительства и войне до победного конца, заставив его «забыть все, что накопилось в душе против него еще с 1905 г., когда он так вооружил его против себя своими резкими выступлениями» . «Мы с Щепкиным обнялись тут же на трибуне, при прямо неистовых криках 7 тысяч солдат моей дивизии», - вспоминал Владимир Федорович.
Вскоре определилась и его дальнейшая тактика поведения в отношении комитетов – стремление к сотрудничеству для обеспечения боеспособности дивизии при строгом разделении властных полномочий в соответствии с действующими законами. В чем-то здесь можно провести аналогию с ситуацией с вензелями – Джунковский смирился с неизбежным, но в то же время в своих действиях опирался на новый закон. Причем те методы убеждения и аргументы, которые применял Владимир Федорович, вполне укладываются в концепцию «национальной идеологии», которую пыталась внедрить в сознание масс новая политическая элита. Пропаганда нового политического менталитета «граждан свободной России» призывала быть достойными обретенной свободы гражданами, выполнять свой долг и подразумевала, что «свободный народ» будет впредь демонстрировать «единение», «сознание», «организованность», пойдет на самоограничение своих потребностей. Джунковский также не уставал повторять своим командирам и рядовым, что « чем больше дается свободы, тем больше требуется от каждого соблюдения порядка и законности» и что права солдат не могут отменить их обязанностей и необходимости выполнять свой долг перед Родиной.
Еще в начале марта, объезжая полки и увидев на землянках саперной роты красные флажки, он внушал солдатам, что этот цвет вовсе не означает свободу, а кровь, и красные флаги являются эмблемой кровавой революции. «У нас же, как известно, революция прошла бескровно» , - добавлял Владимир Федорович.
Особенно характерно в этом отношении празднование 18 апреля первомайского праздника по новому стилю, который было приказано отметить как международный рабочий праздник. Солдаты 60 полка обратились с претензией к Джунковскому по поводу отсутствия организованного праздника, и он предложил им самим составить программу и отметить 1 мая по-русски, то есть по старому стилю. Праздник же оказался смесью старого с новым.
Поехав утром в полк, Владимир Федорович уже издали увидел длинную полосу флагов и стягов, которые целую неделю сшивали и вышивали солдаты, у всех офицеров и солдат на груди горел красный бантик. «Надписи были всевозможные, - писал впоследствии Джунковский, - и, к моей радости, ни одной против войны или за мир. По окончании молебствования священник о. Павел Мансуровский… сказал чудное слово, посвященное Первому Мая с чисто христианской точки зрения, произведшее огромное впечатление. … Я предложил, чтоб каждый про себя подумал, считает ли он себя достойным праздновать этот день, и помнил, что звание свободного гражданина возлагает на каждого такового большую ответственность перед Богом в лице своей совести и перед Родиной» .
Однако Джунковский как начальник дивизии заслужил доверие и уважение прежде всего благодаря заботе о подчиненных, об их продовольствии, лечении, воздании должных почестей убитым, на погребении которых он всегда присутствовал лично.
22 марта на общем собрании дивизии для выработки резолюции, которую выборные от дивизии должны были прочитать в Петрограде, было решено выразить благодарность Джунковскому за его всегдашнее отстаивание офицерских и солдатских интересов и заботу о стрелках. Постановление это было встречено бурными криками «Ура».
«Это меня очень тронуло, - писал Владимир Федорович,- тем более что я никогда ничего не делал для своей популярности, просто-напросто стремился исполнять только свой долг» .
Несмотря на то что случаи эксцессов начале 1917 г. в дивизии Джунковского были единичными (братание с немцами, устранение от должности офицерами и солдатами командира 57 полка, отказ от исполнения боевого приказа), он писал в донесении командиру корпуса, что «начальствующие лица и кадровые офицеры чувствуют себя как на вулкане, т.к. каждый их них отдает себе полный отчет, что достаточно малейшей неосторожности с его стороны… чтобы стихийно исчезло к нему все доверие солдатской массы…. Войска, стоящие на фронте, скорее пригодны для обороны, чем для наступления» .
И хотя отношение к Джунковскому было лояльным, ему «приходилось все время следить за настроением,… а иногда волей-неволей прибегать и к компромиссам, что для него всегда бывало особенно мучительно и тяжело».
В конце апреля у Джунковского наладились хорошие отношения с дивизионным комитетом. Все протоколы представлялись ему и постановления приводились в исполнение только после его утверждения – этот порядок, который ему удалось установить, способствовал сохранению порядка в дивизии.
В то же время он постоянно обращался напрямую к полковым и ротным комитетам, призывая их бороться против симулянтов, стремящихся попасть в тыл и в других случаях за поддержкой в борьбе за сохранение дисциплины и порядка.
В июне 1917 года Джунковский был вызван в Петербург для дачи показаний перед чрезвычайной следственной комиссией. В Петербурге он встретился с А.Ф. Керенским. «Никакой искры я в нем не заметил, - писал Владимир Федорович, - передо мной было просто ничтожество, у которого пороха больше не осталось, и все, что он говорил о войсках,… только свидетельствовало, как он мало во всем этом смыслит и плохо разбирается. Ушел я от него с очень неприятным чувством, что Россия потеряна, к этому присоединилось еще и другое – чувство недовольства собой – мне казалось, что я сделал что-то плохое, кому-то изменил, отправившись к нему» .
Между тем, вести из родной дивизии не радовали: бригадный командир доносил об аресте полковника Элерца своими же солдатами и о других брожениях под впечатлением агитации с тыла и прибывшей из Петрограда пулеметной команды Кольта. Все ждали возвращения начальника дивизии как некоей силы, способной повлиять на ситуацию. «Меня такая встреча очень тронула, - говорит Джунковский в своих воспоминаниях, - но и смутила, слишком много надежд они возлагали на мое влияние, а я чувствовал, что мои нравственные силы постепенно уходят» .
Как всегда, действуя строго по закону, Джунковский передал все дело об арестовании Элерца солдатами 58 полка судебному следователю 9 армейского корпуса, и, по своему обыкновению, сам отправился на место происшествия, заходя почти в каждую избу, где помещались солдаты, пробуя пищу и обращаясь к некоторым с вопросами, для того чтобы лично убедиться в том, что в общем настроение солдат было хорошим.
В донесении командиру корпуса 28 июня 1917 г. Джунковский писал, что «…дезорганизации способствовали и способствуют ряд последних распоряжений, как вливание в части дезертиров из тыла, амнистированных каторжан, совершенно не служивших белобилетников и даже просто бродяг, подбираемых полицией. Среди офицерского состава в каждом полку имеются лица большевистского направления в лице прапорщиков, с которыми борьба при нынешних условиях невозможна, т.к. всякая пропаганда считается законной. Дивизия таким образом постепенно в дисциплинарном отношении разваливается. Дисциплины и порядка нет и восстановить их при всем желании нет возможности, можно только поддерживать равновесие» . К чести Джунковского следует сказать, что в своем донесении он ориентировался на дореволюционный период и оценивал состояние своего подразделения по самым высоким меркам. На самом деле по сравнению с другими дивизиями дела у него обстояли хорошо.
Относительное благополучие дивизии Джунковского не нравилось существовавшему в то время Минскому фронтовому комитету, который образовался явочным порядком, вопреки закона, и хотел быть хозяином положения, по словам Джунковского, не стесняясь никакими рамками и диктуя свои постановления низшим органам.
«Армейский исполнительный комитет, - писал Владимир Федорович, - будучи органом Минского фронтового комитета не мог никак успокоиться, что моя дивизия составляет исключение. Он и возбудил вопрос о необходимости созыва съезда в дивизии для выбора исполнительного комитета, предложив это на обсуждение дивизионного комитета. Комитет вынес постановление о созыве съезда» .
Командующий армией на этой записке, поддержанной командиром корпуса, наложил резолюцию «созвать съезд», что противоречило всем официальным приказам. «Это меня взорвало, - вспоминает Джунковский, - я решил немедленно ехать в Минск к главнокомандующему Фронтом, а если и там ничего не выйдет – в ставку с просьбой уволить меня» . Решительность и несгибаемая принципиальность Джунковского возымели действие - съезд действительно был отменен.
Но одновременно с таким принципиально важным вопросом Джунковский был не менее озабочен вопросом охраны фруктового сада, находящегося в расположении штаба дивизии и внушал солдатам, что кража яблок и поломка деревьев – неуважение к чужой собственности, несовместимое со званием свободного гражданина.
« От нашествия солдат моей дивизии сад был гарантирован, - писал Джунковский, - но в двух верстах от нас стоял полк другой дивизии, солдаты коего были чистые разбойники и хулиганы. Они бродили толпами и бесчинствовали, и я опасался их гораздо больше, чем немцев. После двух случае прямо нападения на сад, я приказал поставить часовых, чтобы никого в сад не пускать. Не жалко было яблок, а жаль было деревьев, которые они ломали» .
В конце концов, Джунковский купил весь урожай за 500 рублей у управляющего имением и все яблоки были сняты.. Когда на следующий день солдаты соседнего полка сделали очередной налет и поняли, что остались ни с чем, то, страшно ругаясь, пошли назад и в отместку пустили по направлению штаба дивизии несколько пуль из винтовки, не причинивших вреда.
В середине августа Владимир Федорович ездил в свою первую 8 дивизию на полковой праздник, где его неприятно поразили целые батарее вина и водки. Вопросы пьянства всегда волновали Джунковского, недаром более 10 лет он был заместителем председателя и председателем Московского столичного попечительстве о народной трезвости, и у него на полковых праздниках водка совершенно отсутствовала, а вино было в самых ограниченных количествах. Распущенность, которая господствовала на празднике, очень угнетала Владимира Федоровича. «Вот от чего у нас во многих частях доходит до насилий над офицерами, вот где главная причина развала, неуважения к старшим», - такой несколько неожиданный вывод сделал он на обратном пути.
В донесении Командиру Корпуса 30 августа 1917 г. Джунковский в частности докладывал, что сторонников Ленина среди солдат-большевиков много, их проповедь встречает сочувствие, пропаганда ведется сильная, хотя скрытая за последнее время, настроение в массе совершенно безразличное, все текущие события волнуют небольшую кучку. И в противоречие себе добавляет: «Только вопрос питания интересует всех до единого, и, конечно, вопрос о мире, каковой для них не безразличен, (…) некоторых солдат возможность хотя бы благодаря суду уйти на время в тыл поощряет даже на преступления» .
В конце августа уже сам Джунковский подвергся «нападению», получив анонимное письмо с угрозой, что если солдаты с передовой не будут отправлены в тыл, то он «нахлопочет» на свою толстую шею пулю. На это начальник дивизии открыто объявил по дивизии, что час его настанет не тогда, когда захочет этот негодяй, а тогда, когда будет угодно Господу Богу, будет ли это пуля немецкая или изменника русского. «В том и в другом случае я умру за Родину, - писал Джунковский, - никакая опасность, никакая угроза не заставит меня покривить душою или смалодушничать. Предупреждаю всех, что как я стоял на страже закона и долга до сих пор, так буду стоять и до конца войны, пока моих сил хватит нести взятый на себя долг защиты родины, и никакие угрозы не заставят меня уклониться от своих обязанностей» .
После этого Джунковский получил целый вал постановлений полковых комитетов и старослужащих с выражением негодования по адресу написавшего анонимку.
В начале сентября после почти годового командования 15 Сибирской стрелковой дивизией Джунковскому было предложено принять командование 3 Сибирским армейским корпусом. Его провожали представители всех частей дивизии, в том числе и солдаты, один из которых сказал: «Мы никогда не забудем нашего начальника дивизии, которого всегда можно было встретить то ночью, то днем без всякой свиты проходящего по окопам скромно, без всякого оружия, со своей кривой палочкой». «Последнее меня особенно тронуло, – писал Джунковский впоследствии, - я и правда всегда всюду хожу со своей палочкой, хожу с нею и посейчас, когда пишу эти строки 7 лет спустя» . Собрание офицеров, врачей и чиновников 60 полка постановило учредить стипендию имени начальника 15 Сибирской стрелковой дивизии Джунковского с тем, чтобы на проценты с капитала воспитывались сироты погибших в настоящую войну воинов 15 Сибирской стрелковой дивизии, «дабы они были постоянными молитвенниками за христиански любвеобильную душу достопочтенного Владимира Федоровича» .
Однако уже в первых числах октября, после отъезда Джунковского на новое место службы в том самом 60-м полку произошла трагедия – в столовую, где находились офицеры и сестры, была брошена граната.
В качестве командира корпуса Владимиру Федоровичу пришлось решать те же задачи, что и в дивизии, но в большем масштабе и со все увеличивающейся интенсивностью. Отношения с корпусным комитетом так же, как и с дивизионным, сложились хорошо. Члены корпусного комитета помогали уговаривать полки, отказывающиеся идти на позиции. Каждый случай отказа от выполнения приказа и удаления командира Джунковский рассматривал в соответствии с действующими приказами (хотя в соответствии с ними власть командного состава продолжала уменьшаться) и всегда лично посещал бунтующие части, призывая прекратить митинги и начать работать. К этому прибавились и новые обязанности по подготовке выборов в Учредительное собрание.
Вести об Октябрьском перевороте, как и о Февральской революции, пришли в корпус Джунковского с опозданием.
25 Октября был получен приказ Керенского с перечнем крупных мер к восстановлению дисциплины и водворению порядка в частях армии и борьбе с большевизмом, который, по словам Джунковского, при поддержке фронтового и армейского комитетов все более и более захватывал массы и влиянию которого помогал противостоять корпусный комитет. «Благодаря этому и равновесие у меня в корпусе не нарушалось, - писал Владимир Федорович, - и, глядя со стороны, все как будто было блестяще, позицию обороняли, брататься с немцами не ходили, по ночам ходили на разведки, а что касается артиллерии, то в боевом отношении она не оставляла желать лучшего, спуску немцам не давала» .
К первым числам ноября, когда известие о падении Временного правительства, наконец, дошло до корпуса Джунковского, новым Положением о войсковых комитета власть командного состава умалялась еще больше. «Я старался всеми силами поддержать офицеров нравственно, входя в их положение, и мне удалось сохранить равновесие, - писал Владимир Федорович, - ни одного эксцесса насилия по отношению к офицерству у меня в корпусе не было. Я продолжал посещать окопы и тыловые учреждения, обревизовав уже в ноябре, когда развал вокруг был полный, корпусную хлебопекарню» .
Джунковский чувствовал, что его влияние еще не потеряно, что с ним считаются, и ему даже удалось наладить отношения с новым корпусным комитетом, во главе которого стоял большевик. Тем не менее, нервное напряжение дало о себе знать сердечным приступом, после чего он получил разрешение на 7 недельный отпуск для лечения на Кавказе, куда он намеревался ехать после выполнения своего гражданского долга и подачи голоса в Учредительное собрание.
Однако затем он решил ускорить свой отъезд, так как с 14 ноября фактически перестал командовать корпусом и не мог отдать ни одного приказа, не зная, будет ли он соответствовать новым взглядам, не последует ли свыше противоположное распоряжение.
Вести, полученные им впоследствии, подтвердили его худшие опасения: 15 Сибирская дивизия, который он прокомандовал почти год, после его отъезда стала разваливаться, причем 60-й Сибирский полк, который так трогательно провожал его, самовольно ушел с фронта для укрепления революции в тылу. Тоже случилось и с корпусом – большая часть самовольно разбежалась, а позже и Комитет, и штаб, и остатки корпуса покинули позицию, уступив территорию немцам.
Между тем Джунковский отправил своего шофера за вещами, оставленными при отъезде на попечение Комитета, хотя и не надеялся уже их получить. Однако оказалось, что, несмотря на царившую разруху, грабежи, все его имущество было сохранено в целости. «Комитет оказал полное содействие по ликвидированию моего имущества, - писал в воспоминаниях Владимир Федорович, - я был растроган до слез…. Даже недопитая бутылка мадеры и начатая коробка с печеньем, которую я, уезжая 18 ноября, оставил на окне своей комнаты, оказались среди вещей» .
Таким образом, Владимир Федорович Джунковский в один из самых сложных периодов его служебной карьере, в экстремальной ситуации, угрожающей его жизни, остался верен всем тем нравственным и религиозным принципам, которыми он руководствовался ранее еще во времена своего губернаторства. Он до конца честно исполнял свой долг и в обстановке двоевластия всеми силами боролся за соблюдение закона, проявив самые достойные качества офицера русской армии, что помогло ему сохранить свою жизнь, достоинство и боеспособность его армейских подразделений. Его опыт заслуживает внимания как пример того, что отношение к людям, основанное на принципах христианского милосердия, на короткое время и в малом масштабе, смогло противостоять жестокости, хаосу, массированной пропаганде, хотя, конечно, не в силах было переломить общий процесс, происходивший в русской армии в 1917 г.
А.Ю. Дунаева